http://chrdk.ru/sci/2015/7/30/spetsialnaya_astrofizicheskaya_observatoriya_ran/Алексей Моисеев — о САО РАН, жизни в Карачаево-Черкесии и об астрономии в России
— В чем заключается уникальность вашего телескопа? Кроме того, что он является самым большим в Евразии?
— Телескоп создавался в 60-х — 70-х годах, и его механика для того времени была революционной. Телескоп, как вы понимаете, должен сопровождать объект наблюдения, то есть двигаться за ним, «следить». Легче всего направить ось телескопа на какой-то объект, например на Полярную звезду, и затем двигать. Но с большим телескопом так не получится, потому что будет мешать его собственный вес. Пятиметровое зеркало — вот предел для такой конструкции.
Наши специалисты вернулись к Галилею: сделали альт-азимутальный телескоп, у которого две оси — вертикальная и горизонтальная. Они позволяют поворачивать конструкцию по оси и по азимуту. Управляется вся система компьютером — огромным. Он занимал несколько шкафов и до сих пор хранится у нас, для музея. Разумеется, потом все менялось: датчики, система управления, — а вот сама механика осталась. Потом все телескопы, даже меньшего размера, стали делать по образцу нашего.
— Сколько человек сейчас трудится в обсерватории?
— Формально — около 400 человек. Но у нас один из самых высоких процентов ненаучного состава среди институтов Российской академии наук — инженеров, техников. У нас два основных телескопа: шестиметровый БТА и радиотелескоп «Ратан-600». Нужны люди, чтобы их обслуживать. У нас время простоя телескопов по техническим причинам измеряется всего лишь часами в год — это очень мало.
— А как сейчас обстоят дела с молодежью? Есть ли желающие приехать в САО для работы и учебы?
— Знаете, наверное, каждое поколение говорит о молодых людях, что они «не такие», работают не так. И я уже начинаю так делать иногда. Хотя жаловаться особо не на что: нам есть с кем работать. Молодые люди приезжают из Москвы, Санкт-Петербурга, Ростова-на-Дону, есть аспиранты из Казани, в последние годы — из Ставрополя. Когда с зарубежными коллегами общаюсь, они тоже жалуются: молодежи нет, а если есть, то недостаточно продвинутая: кто поумнее — идет в бизнес. Так что это международная, можно сказать, проблема.
Это аксиома: в любой стране мира астроном с хорошими знаниями и подготовкой может найти множество сфер, где он заработает больше, чем в науке. Так что нам нужен в первую очередь энтузиазм. У нас в САО ситуация лучше, чем во многих других местах, и так называемый «средний возраст» сотрудников у нас неплохой. Нас смело можно называть частью мировой науки, с оговорками некоторыми, конечно. Например, у нас мало постдоков.
— Значит, у вас работают и иностранцы?
— Да, разумеется, приезжают для наблюдений. Наша обсерватория представляет интерес как для российских ученых, так и для зарубежных. Любой может подать заявку на наблюдения — эти заявки рассматриваются раз в полгода. Комитет по тематике определяет победителей, а потом распределяется время на наблюдения — силами наших сотрудников. Затем мы выдаем ученым либо «сырые» данные, либо помогаем с ними работать.
— Но ведь ученый может и сам приехать, чтобы лично провести наблюдения?
— Разумеется, и это приветствуется. Следует помнить, что телескоп не собственность обсерватории, но и статуса центра коллективного пользования формально у него нет. Здесь работает безвозмездная схема, «за интерес», — такая же, как и та, что принята на «Хаббле». Астрономы должны представлять, какой именно результат они хотят увидеть и что получить, правильно поставить задачу.
Сейчас с использованием цифровых технологий (несколько десятилетий назад мы пользовались фотографическими методами!) стало возможным принимать решения об изменении параметров наблюдения в режиме реального времени. Так что нашу работу можно смело называть творческой: многое зависит как от заявителя, так и от мастерства наблюдателя. Кстати, около 40% времени работы телескопа получают сотрудники обсерватории, но это обоснованное решение. Мы формулируем тематику работ, ведем научные исследования, разрабатываем аппаратуру.
— То есть телескопы находятся в хорошем состоянии?
— У нас долгая и сложная история с зеркалами нашего главного телескопа — БТА. Самое первое зеркало было неудачным. Надо сказать, что на тот момент это было самое тяжелое из когда-либо изготовленных зеркал для телескопа: его вес составлял 40 тонн. Первая заготовка просто раскололась после отливки. Второе зеркало удалось лучше, изготовлено оно была в 70-х годах, и на нем мы работаем до сих пор. На зеркале есть алюминиевый слой, который со временем тускнеет, тогда его нужно стирать щелочью и наносить новый. Все это вызывает разные трещинки, щербинки. Лет десять назад стало понятно, что скоро эти дефекты станут критичными, поэтому было принято решение снять с зеркала верхний слой и заново отполировать. Мы надеемся, что в следующем году это будет сделано, и уже планируем, как это зеркало будет вводиться в строй.
— Часто ли бывает такое, что наблюдения невозможны из-за неподходящих погодных условий?
— Наблюдения ведутся на протяжении примерно 40% ночей в году — это средние европейские показатели. Когда выбирали место для строительства телескопа, было понятно, что в других местах можно найти погодные условия и получше, например в Узбекистане. Но помимо астроклимата было и еще одно требование: обсерватория должна была расположиться в относительно доступном месте — таком, куда можно будет доставить зеркало весом в 40 тонн.
— Расскажите о жизни академгородка обсерватории.
— Я бы назвал то место, где мы живем, даже не академгородком, а микроакадемгородком. Здесь всего-навсего четыре кирпичных дома, два из которых — девятиэтажки. Все население нашего «городка» — около 1200 человек: здесь проживает часть сотрудников обсерватории и их семьи.
Вообще, построить академгородок рядом с обсерваторией было необычным решением. Наш первый директор, Иван Михеевич Копылов — он был назначен директором, когда обсерватория была еще только проектом, — протестовал против строительства академгородка. Он говорил, что астрономы не геологи, и не нужно заставлять их работать вахтовым методом. Тем не менее решение было принято, и у нас появился академгородок.
Конечно, бытовые проблемы есть: до Черкесска около 100 км, до Ставрополя — 200 км. Одна из основных проблем — медицинское обслуживание. После реформы РАН ФАНО отказывается поддерживать нашу амбулаторию, а до ближайшей больницы — 30 км горной дороги.
На институт при обсерватории — он у нас является «градообразующим предприятием» — ложатся все коммунальные вопросы. Однако у нас есть и школа, и детский сад. Мои дети пока еще маленькие — в школу не ходят, но говорят, она очень хорошая.
— А как вы сами оказались здесь, в этой обсерватории?
— Сам я коренной москвич, в 1999 году закончил МГУ. Как ни странно, Северный Кавказ мог предложить мне лучшие условия для научной работы, чем Москва. Аспирантской стипендии, хоть и скромной, хватало на все необходимое для жизни. У нас и сейчас для молодежи все очень дешево и доступно.
Я занимался научной работой, участвовал в разных проектах, а это приносит дополнительные гранты, открывает возможности для сотрудничества. Я был одним из немногих людей нашего выпуска, которые могли заниматься наукой в России и не искать дополнительного заработка.
— А что вы можете сказать о вашей работе? Профессия астронома многим кажется чем-то загадочным и таинственным. Вы сами это ощущаете?
— Знаете, многие говорят, что наша профессия потеряла романтику.
Ведь раньше как было: ночь, зима, атмосфера «гуляет», астроном запирается у телескопа на десять часов, вручную отслеживает звезду, выдерживает часовую экспозицию, чтобы сделать снимок… Романтика!
А сейчас? Я сижу в этой комнате, управляю нашим телескопом. А мой коллега за стенкой работает с телескопом в США, отправляет оператору разные координаты, а тот ему в ответ — картинку.
Или, например, наблюдаем за звездой и в реальном времени принимаем решения. Видим объект, и тут же статью про него читаем в интернете. Люди сразу пишут на специальный сервер срочные сообщения, например про увиденные сверхновые.
Так вот, для меня романтика профессии астронома не утратилась, а просто перешла в другое измерение — в режим реального времени, в доступность информации, в открытость данных. Наша наука требует значительных материальных вложений, она на слуху, но нас, астрономов, мало.
У меня, когда я защищал докторскую диссертацию, была проблема: не мог найти оппонента со степенью доктора наук, разбирающегося в моей теме, с которым я еще не работал. В Международный астрономический союз входит чуть более 11 тысяч человек, россиян среди них человек 400. По сравнению, скажем, с физиками-ядерщиками это — ничто. Тем не менее мы постоянно работаем вместе.
У нас на Северном Кавказе нет проблемы научного «провинциализма»: лично я, например, не помню, когда в последний раз сидел тут безвыездно хотя бы два месяца. Вот только что вернулся из Москвы, скоро поеду на Канарские острова — я там в рамках конференции организую двухдневный симпозиум по изучению физики галактик. Так что наша Специальная астрофизическая обсерватория — полноценная часть мировой науки.
Телескоп альт-азимутальный (БТА) Специальной астрофизической обсерватории РАН, с диаметром монолитного зеркала 6 метров. Фото: Тимур Агиров
Карачаево-Черкесия, долина реки Большой Зеленчук. Специальная астрофизическая обсерватория РАН. Фото: Тимур Агиров